Нашел рассказ о «новодевичьем инцеденте» из первых рук (автор - мать умирающей девочки):

…Сначала было все хорошо, мы заехали в храм, конечно на коляске. Кроме того что Соня тяжелая и весит 17.5 кг, мне действительно тяжело ее носить, тем более долго, я вообще стараюсь лишний раз ее не трогать. Ведь она парализована, не держит даже головку, ручки и ножки плетнями свисают и могут подвернуться если неловко зацепить. Да и от лишних перемещений она то пятнами покрывается, то дыхание хрипящее становится. До этого мы приходили в храм и ничего нам не говорили.
А вчера подошла монахиня и строго сказала что на колясках в храме ездить нельзя, надо взять на руки, а коляску снаружи оставить. Я ей ответила что ребенок очень болен, не может сам стоять и у меня сил не хватит ее держать. Сонечка тихонечко дремала в колясочке, никому не мешала. Монахиня ответила: "Матушка, я вам все сказала". Я не послушалась, осталась на месте, тем более уже началась служба. Но монахиня не поленилась, привела еще одну и они попытались нас опять выставить.
Я была обижена очень и в слезах сказала обеим что им перед Господом придется отвечать что больного раком на последней стадии ребенка, которому и жить может осталось последние денечки, они хотят выставить из дома Господня, и что из-за таких как они люди перестают в храм ходить... Может и грубо было, но и с нами не церемонились. Но после таких моих слов от нас отстали и мы отстояли службу.
Прости меня Господи, грешную, коли  не так выражалась в твоем доме!
http://www.helpsofia.ru/record/

То есть, формально права руководительница данного подразделения РПЦ МП: ребенка таки не выставили - матери удалось отстоять его право «отстоять службу».

Гундяев, понятное дело, тут не причём. Его хлебом не корми – дай с умирающим ребёночком сфотографироваться. И сказать, какую-нибудь очередную циничную пошлость про "духовный смысл страданий".
Нет, это не Гундяев. Это именно бабско-монашеская специфика. Она и прежде такой была. А уж теперь...

Когда я впервые попал в алтарь, впервые стихарь надел (в 90-м году) моим главным наставником в делах церковных была пожилая монахиня.
Я, будучи горячим неофитом, первым делам спросил ее: почему она не в монастыре?
Монахиня рассмеялась: «Какой еще «монастырь»? То, что нынче монастырями называют – это колхозы!»
Меня такая оценка, понятное дело, смутила. Я к тому моменту много книжек прочитал и «мироточил» от нахлынувшей на меня «благодати» - что твой дмитрий энтео.
Лет пять она мне мозги на место ставила. Сейчас я с ужасом представляю: во что бы я со временем мог превратиться, если бы не она.
Жила моя монахиня в однокомнатной квартире. В гостях я у нее был один раз – она мне книги хотела подарить.
Такого жилья я больше никогда не видел. Чистота идеальная. Почти никакой мебели. Сервант с книгами и иконами, стол, стул, чуть ли не солдатская железная кровать, заправленная колючим одеялом. И всё. Не то что «предметов роскоши» нет, вообще, ни одного лишнего предмета…

Первый раз женский «колхоз» я посетил года через полтора после старта своей церковной жизни...

Это, напоминаю, было в начале 90-х. С тех пор «колхозная» жесть там многократно усилилась.
И это очень-очень неприятно. Потому что преподобные предреволюционной и революционной поры – от Серафима и Амвросия, до самого последнего времени – особенно пеклись о женском монашестве. В советское время речь шла преимущественно о монашестве в миру. Моя мудрая наставница – осколок именно этой, прекрасной традиции. И отношение ее к современным монастырским сёстрам-собачницам это неприятие бездуховного «колхоза», созданного советскими «ответственными работниками» с начёсами, которые, выйдя на пенсию, нашли в женских монастырях применение свои «талантам».

P.S. Нашел там же коммент Ирины Бабушкиной:

Я с семьей тоже имела неприятный опыт в Дивеевском монастыре. Лето было жарким, мой сын, тогда ему было 12 лет, был в длинных шортиках. При входе в храм к нам подлетела монахиня, отчитала меня, что ребенок не в брюках и повязала ему полотнище типа юбки с запахом. Иначе она не собиралась нас впускать. Мы ехали в машине несколько часов, жара была под 30. Сын отказался идти в таком виде, для него это было унизительным. С тех пор он в церковь не заходит. Я тоже стараюсь заходить в храм, когда нет службы, для меня вера в Христа и РПЦ далеко ни одно и тоже. Печально, что церковь больна теми же пороками, что и наше общество.
Я думаю, что эти монахини даже и не понимают, что они сделали не так, они же всего на всего за порядком следили. И это печально...

Ирина Бабушкина, кажется, начала догадываться, что за организмы переоделись в монахинь и стали «следить за порядком» там, куда их на пушечный выстрел подпускать нельзя.